16 мая адвокат по имени Аарон Шлоссберг (Aaron Schlossberg) находился в одном нью-йоркском кафе, когда услышал, что некоторые его сотрудники говорят по-испански. Он сразу же с возмущением на это отреагировал и пригрозил позвать представителей иммиграционной и таможенной службы Соединенных Штатов, а одному из сотрудников он сказал: «Ваши официанты разговаривают по-испански с посетителями, в то время как они должны говорить по-английски… Это Америка». Видео с записью этого инцидента сразу же стало очень популярным и вызвало широкое возмущение. Страница юридической фирмы Шлоссберга на местном сайте поиска услуг была переполнена крайне негативными отзывами, и, кроме того, сам он вскоре столкнулся с «фиестой» протестов, устроенной перед его домом на Манхэттене, в которой участвовал автомобиль по продаже мексиканских лепешек тако, оплаченный с помощью краудфандинга, а также музыкальная группа мариачи, члены которой сопровождали его до офиса и пели серенады.

На фоне того как администрация Трампа усиливает свои нападки на мигрантов, использование какого-то другого языка, кроме английского, стало вызывать напряженность. А в некоторых случаях это может быть даже опасно. Но если что-то и изменилось в отношении политики в области английского языка с момента прихода Дональда Трампа в Белый дом, так это то, что выраженное Шлоссбергом возмущение сегодня связано с более глубокими нативистскими корнями. Поднимать на щит английский язык и принижать все остальные языки является основой английского и американского национализма на протяжении уже более ста лет.

Признаки лингвистической исключительности можно было заметить в 1919 году в выступлении Теодора Рузвельта перед членами Американского оборонного общества (American Defense Society), в котором он заявил, что «у нас здесь места хватит только для одного языка, этот язык — английский, и мы намерены увидеть, как плавильный котел превращает наших людей в американцев, в представителей американской национальности, а не в жителей пансиона для полиглотов».

Как оказалось, Рузвельт, на самом деле, делал все наоборот. Однако целый век иммиграции не очень повлиял на статус английского языка в Северной Америке. В любом случае, его позиции сегодня сильнее, чем сто лет назад. Однако с глобальной точки зрения, это не Америке угрожают иностранные языки. Это английский язык угрожает всему миру.

Библейский бегемот, громила, горлопан, вор: английский язык повсюду и везде доминирует. От зловещего начала на краю небольшого европейского архипелага он вырос до огромных размеров и получил поразительное влияние. Почти 400 миллионов человек говорят на нем как на своем первом языке; еще миллиард людей знают его как второй язык. Он является официальным языком, по меньшей мере, в 50 странах, а неофициальным языком, языком лингва-франка, он считается еще в десятке государств. Ни один язык в истории не использовался таким количеством людей и не захватывал такую значительную часть земного шара. Он связан с перспективами человека на будущее: золотой билет в мир образования и международной коммерции, мечта родителей и проблема для ученика, веялка, отделяющая имущих от неимущих. Он повсюду — язык глобального бизнеса, интернета, науки, дипломатии, навигации по звездам и птичьей патологии. И везде, куда он приходит, он оставляет за собой след из мертвых тел — поверженные диалекты, забытые языки, искалеченная литература.

Есть прямой путь, позволяющий проследить растущее влияние английского языка, и для этого достаточно посмотреть на то, как его слова проникают в столь большое количество языков. В течение тысячелетия или даже больше английский был импортером слов, он заимствовал слова из латыни, греческого, французского, хинди, ацтекских языков (науатль) и многих других. Однако в течение XX столетия, когда Соединенные Штаты стали доминирующей сверхдержавой, а мир оказался более взаимосвязанным, английский превратился в чистого экспортера слов.

В 2001 году немецкий ученый Манфред Герлах (Manfred Görlach), изучивший немыслимое количество региональных вариантов английского, он — автор сборников «Английский», «Больше английского», «Еще больше английского» и «Даже еще больше английского» (Englishes, More Englishes, Still More Englishes, and Even More Englishes) — опубликовал «Словарь европейских англицизмов» (Dictionary of European Anglicisms), в котором собраны термины, найденные в 16 европейских языках. Среди наиболее часто встречающихся можно назвать следующие: в последнюю минуту (last-minute), фитнес (fitness), групповой секс (group sex), а также еще целый ряд терминов, относящихся к морскому плаванию и поездкам на поезде.

В некоторых странах, включая Францию и Израиль, специальные лингвистические комиссии работают уже в течение десятилетий для того, чтобы создать преграду для потока английских слов, они предлагают свои собственные новые термины, однако, большого успеха не добились. Журналистка Лорен Коллинз (Lauren Collins) не без иронии заметила: «Кто-то на самом деле думает, что французские подростки в результате академического диктата будут использовать вместо слова sexting (обмен фотографиями и текстами откровенного содержания — прим. перев.) выражение „порнографический текст"?» Благодаря интернету распространение английского, несомненно, усилилось.

То гравитационное притяжение, которое сегодня английский оказывает на другие языки, можно увидеть и в мире художественной литературы. Писатель и переводчик Тим Паркс (Tim Parks) утверждает, что европейские романы все больше пишутся на неестественном международном жаргоне, лишенном связей с какой-либо конкретной страной и напичканном сложными для перевода словами и грамматическими конструкциями. Романы в таком стиле, — будь то на голландском, итальянском или на швейцарском диалекте немецкого, — не только ассимилировали английский стиль, но, возможно, даже незаметно ограничивают себя описанием предметов таким образом, чтобы их легче было переварить в англофонном контексте.

Однако влияние английского языка сегодня выходит за рамки простого лексического заимствования или литературного влияния. Исследователи Миланского университета IULM обратили внимание на то, что в за последние 50 лет итальянский синтаксис сдвинулся в сторону конструкций, имитирующих английские модели, — например, в использовании притяжательного падежа вместо рефлексивных элементов для обозначения частей тела, а также в большом количестве случаев, когда прилагательные ставятся перед существительными. Немецкий язык также все больше использует английские грамматические формы, а в шведском языке его влияние таково, что меняет правила образования слов и правила фонологии.

Внутри англофонного мира редко ставится под сомнение то обстоятельство, что английский должен быть ключом ко всем знаниям мира и ко всем местам. Гегемония английского столь естественна, что она становится невидимой. Протестовать против нее — все равно что лаять на луну. За пределами англофонного мира жить с английским — все равно что приближаться к сверхбольшой черной дыре, гравитация которой искривляет все, что находится в пределах ее досягаемости. Каждый день английский все больше распространяется, а мир становится немного более гомогенным и немного более однообразным.

До недавнего времени история английского языка в целом была похожа на историю других глобальных языков, — он распространялся в результате сочетания завоеваний, торговли и колонизации (Некоторые языки, в том числе арабский и санскрит, получили популярность из-за своего статуса священного языка). Однако в какой-то момент, в период между окончанием Второй мировой войны и началом нового тысячелетия, английский сделал мощный скачок в области превосходства, и теперь его значение полностью не передают такие понятия как «лингва-франка» или «глобальный язык». Из доминирующего языка он превратился в то, что голландский социолог Абрам де Сваан (Abram de Swaan) называет «гиперцентральным» языком.

Де Сваан разделяет языки на четыре категории. Самое нижнее место в этой пирамиде занимают «периферийные языки», которые составляю 98% всех языков, однако на них говорит менее 10% человечества. Эти языки являются преимущественно устными, и они очень редко обладают каким-то официальным статусом. Затем следует «центральные языки», которые, возможно, будет лучше назвать «национальными языками». Они имеют письменность, их преподают в школе, и у каждого из них есть своя собственная территория: Литва для литовского, Северная и Южная Кореи для корейского, Парагвай для гуарани и так далее.

За ними следуют 12 «суперцентральных языков»: арабский, китайский, английский, французский, немецкий, хинди, японский, малайский, португальский, русский, испанский и суахили — каждый из них (за исключением суахили) имеет по 100 миллионов носителей или больше. Это те языки, с которыми вы можете путешествовать. Они связывают людей в разных государствах. Как правило, их используют как второй язык, часто (но не исключительно) это происходит в результате колониального прошлого родственного государства.

И, наконец, мы подходим к вершине пирамиды, к языкам, которые связывают суперцентральные языки. А таковым является только один язык — английский, который Де Сваан называет «гиперцентральным языком, удерживающем вместе всю мировую систему языков». Японская писательница Минаэ Мидзумура (Minae Mizumura) называет английский «универсальным языком». По ее мнению, не количество говорящих делает язык универсальным — на китайском и испанском говорят больше людей, — а то, что «он используется самым большим количеством людей в мире, для которых он не является родным». Литературный критик Джонатан Арак (Jonathan Arac) выражает это в еще более прямолинейной форме. Критикуя то, что он называет «англо-глобализмом», он отмечает, что «английский язык в культуре, как доллар в экономике, служит средством, с помощью которого знание может быть переведено с местного уровня на глобальный».

В последние несколько десятилетий, когда глобализация усиливается, а Соединенные Штаты продолжают оставаться самой могущественной страной в мире, распространение английского языка получило новый импульс. В 2008 году Руанда перевела свою образовательную систему с французского на английский, который в этой стране был сделан официальным языком за 14 лет до этого. Официально этот шаг был частью попыток правительства, направленных на то, чтобы сделать Руанду техническим хабом, техническим центром Африки.

К сожалению, многие считают это проявлением отвращения к роли Франции, которая до 1994 года поддерживала правительство, доминирующее положение в котором занимали представители племени хуту, а также отражением того, что представители правящей в этой стране элиты говорят на английском, поскольку они выросли в эмиграции в англофонной восточной Африке.

Когда Южный Судан в 2011 году получил независимость, английский стал там официальным языком, несмотря на весьма ограниченные ресурсы и отсутствие людей, который могли бы преподавать его в школе. По словам тогдашнего министра высшего образования, этот шаг был направлен на то, чтобы сделать страну «эффективной и современной», тогда как директор новостной службы компании South Sudan Radio полагал, что с английским языком Южный Судан может «стать нацией» и «коммуницировать с остальным миром» — понятная цель в стране, в которой люди говорят на более 50 местных языках.